30 Лет практики

60+ Успешных кейсай

Факты

20+ Методик

50 000+ Часов терапии

Подросток

\психолог

Мы сидели. Иногда говорили. Иногда нет.
Я видела, как он проверяет меня — глазами, молчанием, равнодушием.
Проверяет: ты как все? или останешься, даже если я отталкиваю?

На третьей встрече — неожиданно:
— «А вы… правда слушаете? Или просто делаете вид?»
Я не улыбнулась. Не ободрила.
Я сказала правду:
— «Слушаю. Даже когда ты молчишь.»

И тогда он впервые посмотрел не сквозь меня, а в меня.

«Он сказал: “Мне всё равно” — и отвернулся»

И там — в его взгляде — было ВСЁ.

Я не ломала. Не давила.
Я просто была рядом.

Страх. Боль. Ненависть. Надежда, от которой он сам отворачивался.

Сейчас ему 16.

Ему было 15.
Ко мне он пришёл не по своей воле. Его притащила мама, с глазами, полными ужаса.
— «Он перестал разговаривать…»
— «Закрылся в себе…»
— «Сидит в телефоне, не ест, не спит…»
— «Я боюсь. Боюсь, что однажды войду в комнату и…»
Голос сорвался.

А он сидел рядом.
Капюшон натянут. Взгляд — в пол.
Молчание — агрессивное, острое, как лезвие.

Я спросила спокойно:
— «Ты не хотел приходить, да?»
Он пожал плечами.
— «Мне всё равно.»
— «Если бы не мама — не пришёл бы?»
— «Конечно.»

И снова тишина. Словно бетонная стена между нами.

— Насмешки.
— Отец, который ушёл и больше не появился.
— Мать, которая плачет, когда думает, что он не видит.
— Жизнь, в которой он чувствует себя лишним.

Он не хотел умереть.
Он просто не хотел так больше.

Мы работали.
Когда он молчал — я находила слова.
Когда он злился — я выдерживала.
Когда он опускался — я подставляла внутреннюю руку.

Он рисует.
У него появился друг.
Иногда он улыбается.
И как-то сказал:
— «Вы же знаете, я тогда не имел в виду “мне всё равно”. Я просто не знал, как ещё сказать, что мне больно.»

Напиши

Марша

Ферштей

01 —
Если ты

родитель подростка и думаешь, что он просто грубит.

03 —
Я умею слышать.

Даже то, что не сказано.

02 —
Если ты

слышишь «отстань», а внутри всё сжимается.

01 —
Иногда

«мне всё равно» — это не равнодушие.

02 —
Это отчаяние,

зажатое в горле.
Это «услышь меня, даже если я молчу».

Написать ●

03 —
Если ты

боишься, что теряешь с ним связь...

Наставник

«Она не влезала в кресло. И это не метафора»

Вот с этого и началась наша терапия.

Я знала: одной встречи здесь — как слюнявчиком накрыться в шторм.
Так не работает.
Поэтому я предложила наставничество — не просто сопровождение, а реальную систему поддержки.
Где я не только психотерапевт, но и напоминание:
«Ты имеешь право хотеть жить».
«Ты — не тело. И не цифра на весах».
«Ты — женщина. С желаниями. С болью. С правом выбрать себя».

Она снова начала жить.

Звонок.
Голос — захлёбывающийся. Кашель, сбитое дыхание.
Я подумала — может, простуда? Ага. Сейчас.
Это была не болезнь. Это была усталость жить в теле, которое стало тюрьмой.

Её вес перевалил за 150.
Передвигаться она уже почти не могла.
Не потому, что ленивая.
А потому, что внутри — одна боль. А снаружи — одно осуждение.

Муж оплатил выезд. Да, я работаю с выездом. Дорого. Знаю.
Но в некоторых случаях другого выхода просто нет.

Стала ходить.
Стала смеяться.
Стала смотреть в зеркало не с ненавистью, а с вопросом: «А кто ты, дорогая?»

Она возвращалась.
Себе. Ко мне. В этот мир.
Не худеть. Жить.

Я вошла — и увидела тело, которое не помещалось в кресло.
И женщину — которая когда-то была, а потом исчезла под этим весом.

Она попыталась встать. Не смогла.
А я увидела глаза. Настоящие. Испуганные. Уставшие.
И немного злые.

Мы работали с головой.
С телом.
С пищевым поведением.
С ненавистью к себе — вывернутой, разъедающей.
И с той самой надеждой, которую она давно не чувствовала, но почему-то мне позволила держать за неё.

Вес начал уходить.
Сначала — вау, цифры! Минус 10, 15, 18.
Потом — медленнее.
А потом — по-настоящему.

Потому что уходил не вес.
Уходил стыд.
Уходило чувство, что она недостойна быть счастливой.

Я буду рядом

Если ты узнала себя — не пиши "из вежливости".

Пиши,

когда надоест заедать жизнь.

когда поймёшь, что одной не вытащить.

Я не спасаю.

и не отступаю.

Консуль

тант

«Она пришла, чтобы спасти сына. А спасла себя»

И в какой-то момент задала вопрос:
— «Вы хотите, чтобы он выжил? Или чтобы продолжалось как есть?»

Пауза. Глубокий вдох.

Она согласилась. Она отпустила.

В трубке были только рыдания.
— «Помогите… Спасите…» — голос дрожал, захлёбывался.
Я предложила прийти.

Через два часа дверь моего кабинета открылась.
Женщина. Точнее — тень женщины.
Сгорбленная, в тёмном платке, не шали, не шарфе — именно в платочке, завязанном так, как это делают пожилые деревенские женщины, когда сдаются.

Кожа землистого цвета.
Трясущиеся руки.
Красные, выжженные слезами глаза.

Она опустилась на диван и натянуто улыбнулась.
— «Я не алкоголичка… Я просто… иногда…»
— «Это не про меня. Это про моего сына»

Она замерла.

И тогда я рассказала:
О реабилитационных центрах, с которыми я давно работаю.
О программах, которые действительно работают.
О людях, которым удалось вернуться — по-настоящему.
О том, что одна мать не справится с химической зависимостью. Никогда.
Никакая мать.

Я пообещала, что подберу учреждение, которое она сможет оплачивать.
Я лично связалась с проверенным центром с сильной программой.
И я взяла на себя ответственность за этот шаг.

Самый трудный шаг в её жизни.

Она работала на трёх работах.
Она отказывала себе во всём.
Она носила его на руках — буквально и метафорически.
Она жила ради него.

А теперь…
Он врет, ворует, исчезает, орёт, обвиняет её во всём.
Он не просто не слышит её.
Он её ненавидит.

— «Я больше не знаю, кто я. Я не живу. Я просто держусь…»

Мы говорили долго.
Она плакала.
Сопротивлялась.
Снова плакала.
Я слушала.

— «Мой единственный сын — наркоман»

Эти слова она выдохнула как приговор.
Не только ему — себе.
Всё, что она делала в этой жизни — было ради него.
Одна. Без мужа. Без поддержки. Без отдыха.

Она сделала то, чего не может сделать большинство родителей — она передала его в руки профессионалов.

Он уехал в закрытый центр.
На девять месяцев.
Без телефона.
Без возможности сбежать.

Она сделала то, чего не может сделать большинство родителей — она передала его в руки профессионалов.

Он уехал в закрытый центр.
На девять месяцев.
Без телефона.
Без возможности сбежать.
Без привычных манипуляций.

Первые месяцы он выл.
Потом — выторговывал свободу.
Потом — начал работать над собой.
Потом — впервые в жизни посмотрел на свою мать как на человека, а не как на жертву, дойную корову, или виноватую за всё.

И через 9 месяцев — он вернулся.
Не спасённый.
Не волшебно вылеченный.
Но — осознавший.

Он вошёл в её дом и сказал:
— «Мама, я не помню, как ты выглядишь без слёз. Я хочу это увидеть.»

А она зашла в мой кабинет — уже без платка.
С прямой спиной.
С глазами, в которых снова был свет.
С голосом, в котором снова была жизнь.

Она не спасла его — она дала ему шанс.

Напиши мне,

Ты не

Ты не

одна

одна

01 —
Если ты

мама, у которой больше нет сил.

03 —
И ты не одна.
Теперь точно — не одна.

02 —
Если ты

Без привычных манипуляций.
Первые месяцы он выл.
Потом — выторговывал свободу.
Потом — начал работать над собой.

Она не поломалась — она выросла.
Она не исчезла — она вернулась к себе.

И теперь она говорит:
— «Я понимаю, что я — тоже человек. Я — мама. Но я — не жертва. И не Бог. Я могу жить.»

живёшь от срыва до срыва.

01 —
Пока ты еще здесь — можно изменить всё.

02 —
Пока ты не сдалась — есть путь.

Написать ●

03 —
Если

твой дом превратился в поле боя —

Заполните короткую форму - я свяжусь с вами в течение 24 часов, чтобы обсудить детали. Конфиденциальность гарантирована.

Ферш

тей

Марша

Заполнить форму ●

Пространство