Мы сидели. Иногда говорили. Иногда нет.
Я видела, как он проверяет меня — глазами, молчанием, равнодушием.
Проверяет: ты как все? или останешься, даже если я отталкиваю?
На третьей встрече — неожиданно:
— «А вы… правда слушаете? Или просто делаете вид?»
Я не улыбнулась. Не ободрила.
Я сказала правду:
— «Слушаю. Даже когда ты молчишь.»
И тогда он впервые посмотрел не сквозь меня, а в меня.
«Он сказал: “Мне всё равно” — и отвернулся»
И там — в его взгляде — было ВСЁ.
Я не ломала. Не давила.
Я просто была рядом.
Страх. Боль. Ненависть. Надежда, от которой он сам отворачивался.
— Насмешки.
— Отец, который ушёл и больше не появился.
— Мать, которая плачет, когда думает, что он не видит.
— Жизнь, в которой он чувствует себя лишним.
Он не хотел умереть.
Он просто не хотел так больше.
Мы работали.
Когда он молчал — я находила слова.
Когда он злился — я выдерживала.
Когда он опускался — я подставляла внутреннюю руку.
Ему было 15.
Ко мне он пришёл не по своей воле. Его притащила мама, с глазами, полными ужаса.
— «Он перестал разговаривать…»
— «Закрылся в себе…»
— «Сидит в телефоне, не ест, не спит…»
— «Я боюсь. Боюсь, что однажды войду в комнату и…»
Голос сорвался.
А он сидел рядом.
Капюшон натянут. Взгляд — в пол.
Молчание — агрессивное, острое, как лезвие.
Я спросила спокойно:
— «Ты не хотел приходить, да?»
Он пожал плечами.
— «Мне всё равно.»
— «Если бы не мама — не пришёл бы?»
— «Конечно.»
И снова тишина. Словно бетонная стена между нами.
Он рисует.
У него появился друг.
Иногда он улыбается.
И как-то сказал:
— «Вы же знаете, я тогда не имел в виду “мне всё равно”. Я просто не знал, как ещё сказать, что мне больно.»